16 мая 2024

Психологическая устойчивость под давлением

136

Автор

Олег Базалеев

Управляющий партнёр в консалтинговой компании NEXUS Consulting, член жюри премии InterComm

С середины 2022 года по конец 2023 года моя работа на месторождении на севере Ирака проходила в условиях периодических ракетных обстрелов и прилетов беспилотников со взрывчаткой.

После первых трех обстрелов прекратилась постройка второй очереди газоперерабатывающего завода, сотрудники подрядных организаций в спешке эвакуировались.

Потребовалось полгода (в условиях по-прежнему продолжающихся обстрелов), чтобы стройка успешно возобновилась.

Сейчас мы видим атаки украинских беспилотников на российские нефтеперерабатывающие заводы (НПЗ), нефтебазы, другие промышленные объекты.

В каких-то случаях страдает оборудование (пытаются вывести из строя ключевые установки), были и жертвы среди сотрудников отечественных предприятий.

Очень важна психологическая устойчивость персонала в таких экстремальных условиях.

Поэтому хочу поделиться наблюдениями, которые делал во время работы в Ираке под обстрелами.

Это штуки, которые, возможно, кому-то пригодятся

Если говорить о психологической устойчивости персонала, то обязательно надо учитывать корпоративную культуру. Внутренняя атмосфера серьезно влияет на поведение людей.

«Корпоративная культура мирного времени» не всегда адекватно реагирует на новые вызовы.

Корпоративная культура нефтеперерабатывающего предприятия – это особая история, где акцент делается на дисциплину и почти военную строгость. И это мне тоже знакомо – в начале своей карьеры я три года работал как раз на НПЗ.

@социальный_антрополог_на_службе_у_корпораций

Иллюстрация: Дарья Азолина по моему техзаданию

Первый важный дисклеймер

Начнем с того, что российский индустриальный рабочий – это обычный человек, и на него распространяются все законы психологии.

Возможно, что вы недоуменно пожимаете плечами. Что за абсурд? Это ж и так очевидно!

Но если вы, как я, долго работаете в отечественной промышленности, вы понимаете, что сделать подобную ремарку будет совсем не лишним.

Ибо есть распространенное поверье, что российский индустриальный рабочий стоит особняком во всей психологической науке.

Дескать, он вообще не склонен к рефлексии и душевным метаниям. И потому вообще не нуждается ни в изысканиях из области психологии, ни в услугах мозгоправов.

Сие поверие, увы, особо устойчиво в регионах – так сказать, «на местах».

Мол, в случае переживаний и терзаний Петрович просто «махнет» грамм сто пятьдесят водочки, закусит соленым огурчиком – и наутро будет уже как огурчик, как в физическом, так и в эмоциональном смысле.

Это, разумеется, полнейшая ахинея.

Второй важный дисклеймер

Еще одной часто слышимой, но на поверку очень странной фразой будет «Да наши люди ко всему привыкшие…».

Во-первых, вопрос: к чему ко всему? Сталкивались ли раньше работники с экзистенциальной угрозой, с риском для жизни?
Во-вторых, когда я работал в иракском Курдистане, то из числа местных сотрудников нашего месторождения, наверно, как минимум половина участвовала в вооруженных столкновениях (будь то война с джихадистами, курдское повстанческое движение 1990-х годов или межклановые разборки).

У каждого в семье кто-то погиб, практически все видели смерть в считанных метрах от себя.

Мой заместитель, например, в 1990-е годы, будучи подростком, пробирался к себе домой, когда в Эрбиле в северном Ираке выясняли отношения две противоборствующие группировки. Трещали автоматные очереди, ухали миномёты, он прижимался к стенам домов и пригибался, чтобы не угодить под шальную пулю. Одна из мин взорвалась в десяти метрах от него.

Так вот, даже предыдущий опыт участия в реальных боестолкновениях не сделал сотрудников месторождения супергероями, с невозмутимым лицом созерцающими прилеты ракет.

Это просто невозможно.

Более того, у нас на производстве были случаи, когда люди «проваливались в первичную травму», «ловя» паническую атаку после того, как попадали в ситуации, сильно напоминавшие им обстрелы многолетней давности.

Первые минуты и первые часы

Допустим, был обстрел. Что-то повреждено. Допустим, пострадали люди.

Есть первая реакция, которая всегда будет в мужских коллективах.

Вы ее услышите сразу от многих:

«Нормального мужика этим не напугаешь»

«Я с нашими мужиками поговорил, нормально держатся, наоборот, появилась такая спортивная злость»

«Все переживают, но держатся, ходят на работу – значит, все нормально»

«Первые день-два после такого, конечно, любого «колбасит», а дальше стресс человека «отпустит».

Это то, что в данный момент большинство (хотя и не все) люди чувствуют, и в чем они (именно в данный момент, в течение нескольких часов после случившегося) убеждены.

Так как в моменте адреналин зашкаливает.

Но это не то, как НА САМОМ ДЕЛЕ работает стресс при смертельной угрозе.

Что на самом деле?

Ситуация влияет, разумеется, на всех.

Смертельная угроза никого не может оставить равнодушным.

Состояние сильного стресса каждый переживает по-своему, в зависимости от склада характера и других факторов.

Из-за влияния корпоративной культуры и «мужских норм сдержанности» какие-то из проявлений стресса будет «разрешено» демонстрировать внутри коллектива, а какие-то будут «под запретом».

Перевозбужденные, гневные, спокойные

Один тип стрессовой реакции – это перевозбуждение, человек что-то судорожно делает, убыстренно говорит, ему нужно куда-то бежать. Человек очень активный, все выглядит как лихорадочный душевный подъем.

Кто-то впадает в мрачную ярость и гнев. Ему нужен конкретный враг, он часто заводит разговоры на эту тему – иначе психика лопнет от напряжения, так на работника действует адреналин.

Также есть те, кто внешне остается безразличным. Причем такие люди говорили, что и на самом деле внутри не чувствуют ни злости, ни тревоги. Это тоже форма психологической защиты.

Важно понимать, что и лихорадочная активность, и гнев, и спокойствие – это своего рода социально одобряемая реакция на травмирующие события в мужских производственных коллективах.

И потому эти люди чаще всего будут восприниматься как успешно справляющиеся со стрессом.

В этом есть своя ловушка, так как люди в таком состоянии могут делать работу некачественно или небезопасно.

У того, кто находится в состоянии гнева и перевозбуждения, мысли летают со страшной силой – и им самим даже может казаться, что они успевают в два раза больше. Например, и делать свой обычный объем работы, и гневно спорить, и писать что-то в соцсетях.

Но «ахиллесовой пятой» людей в таком состоянии являются физическая работа или труд на промпрощадке. В состоянии гнева и отваги они, не задумываясь, наплюют на правила техники безопасности (несмотря на то, что про них хорошо знают).

Например, будут совершать какие-то действия, «срезая углы», или не по инструкции (типа в экстренной ситуации уже не имеет значения), что может привести к травматизму и технологическим авариям.

Те, кто находится в состоянии внешнего спокойствия, – это часто люди, пытающиеся при помощи невозмутимости совладать с внутренним давлением. Они не позволяют себе «выпустить пар». В случае сильных стрессоров (одним из которых является террористическая атака) такие защиты часто не срабатывают.

У внешне спокойного человека часто может через несколько дней «на ровном месте» случиться неожиданный нервный срыв – что называется, «срывает крышку».

И с первыми, и со вторыми, и с третьими очень важно то, что произойдет через две-три недели, когда внутри человека схлынет адреналин.

Тот, кто держался бодрячком на притоке адреналина, может вдруг «сдуться» и даже внешне выглядеть как тряпичная кукла.

Видел я и такое.

Паникующие

Всегда будут те, что кто впадает в панику и тревогу, у них могут случаться панические атаки.

В мужском коллективе на промышленном производстве таких может быть сложно заметить, так как они будут скрывать свое состояние. Либо боясь осуждения, либо опасаясь быть комиссованными по здоровью с предприятия.

Возможно, будут пытаться справиться со своим состоянием при помощи безрецептурных препаратов против тревоги, но в избыточных дозировках.

Если говорить о работе, требующей обдумывания, то впавшие в панику часто теряют возможность выполнять ее на должном уровне. Сами прямо говорят, что «голова не варит», что в голове по кругу крутятся тревожные мысли и образы (пресловутая руминация).

Привычная работа с механическими движениями таких людей скорее успокаивает.

Однако это палка о двух концах.

Представьте рабочего во внутренне «разболтанном» состоянии, который обслуживает механизированную линию с движущимися роботами-манипуляторами. Тут до беды совсем недалеко.

Зазевался, задумался – и угодил под железную «руку».

Поможет ли психолог?

И российские, и иностранные компании уже привыкли (особенно во время ковида) приглашать психологов для оказания помощи своим сотрудникам

После первых трёх атак на наше иракское месторождение обсуждали вопрос, нужны ли психологи. В конечном счете решили их не привлекать.

В чем причина?

Есть сомнения, что «обычные» психологи (а где взять «необычных»?) смогут понять специфику возникающих при угрозе смерти стрессов.

Если речь об индивидуальных консультациях, то всегда есть вопросы насчет секретности информации, которая случайно может быть выдана стороннему медицинскому специалисту.

Сам формат беседы с психологом подразумевает свободный поток речи про травмирующие события – и кто его знает, что там будет на языке у работника?

Также важно, что у сотрудников могут быть (довольно обоснованные) опасения, что, заметив у подопечного признаки стресса и сильной тревоги, психолог тут же сигнализирует об этом работодателю – и работягу «спишут с корабля» по состоянию здоровья.

Однако может быть полезен формат, когда приглашенный психолог читает своего рода лекцию для группы сотрудников, давая какие-то базовые приемы, как справляться с острым стрессом.

Таким образом, работники могут выцепить из такой лекции те частички информации, которые им наиболее интересны и важны.

Наблюдать друг за другом

Когда корпорации работают в районах Крайнего Севера, то при сильных морозах разрешается работать не менее, чем по двое. При этом работники должны регулярно смотреть друг на друга, чтобы понять, в порядке ли напарник.

Особое внимание на то, не побелел ли нос. При обморожении человек ничего не чувствует – а напарник может увидеть побелевший нос и забить тревогу.

Ситуация после вооруженной атаки в этом смысле похожа – начальники и коллеги должны в режиме реального времени отслеживать, в порядке ли их напарники в то время, когда всё вокруг не в порядке.

Сотрудники должны получить базовые знания о том, как может выглядеть человек в состоянии острого стресса.

Важно понимать, что порой это может быть внешне очень спокойный коллега или тот, кто кажется подчеркнуто смелым.

Руководителям команд надо усилить внимание к охране труда, необходимо ужесточить контроль, так как в моменты повышенного стресса всегда скачет вверх производственный травматизм.

В западных компаниях были подсчеты, что количество производственных инцидентов возрастает на 30-40 процентов, когда компания проходит через длительный процесс массового сокращения персонала. Работники «забивают» на жизненно важные правила, боясь «попасть под нож» увольнений.

«Длинная» мотивация умирает

Чрезвычайные ситуации типа обстрелов очень сильно бьют по мотивации сотрудников.

Удар по мотивации связан не только с физиологией и нейромедиаторами (упали уровни адреналина, серотонина и так далее), но и со вполне здравым осмыслением ситуации.

Человек, который особо не задумывался о смерти («смерть – это то, что бывает с другими») вдруг в полной мере может почувствовать конечность своего существования и «словить» страх смерти.

То, что человека мотивировало еще вчера (годовой бонус в первом квартале следующего года, который в мыслях человек уже тратит на покупку новой машины), сегодня уже оставляет равнодушным.

А уж какая-нибудь льготная ипотека на 15 лет уж тем более не «колышет».

Человек в состоянии стресса от обстрелов не мыслит длительными промежутками – на уровне рефлексов время «через год» выглядит далеким и непредсказуемым.

Еще один важный фактор – это объективные обстоятельства. Работник знает, что его годовой бонус «привязан» к достижению компанией таких-то показателей в производстве и финансах. И там все впритык, план расписан по месяцам.

А если вдруг в результате атаки производство должно будет встать на два месяца на ремонт, то запланированный итог этого года по умолчанию становится недостижимым!

Значит, если владельцы бизнеса не пойдут навстречу и не пересмотрят показатели, то не видать годового бонуса как своих ушей.

Это тоже не добавляет оптимизма.

По моим наблюдениям, большинство людей на производстве готовы в том числе рисковать своей жизнью – но воспринимают это как игру на повышенных ставках.

Которая, по их мнению, должна оплачиваться по несколько иным расценкам.

Что, на мой взгляд, справедливо.

Не Советский Союз

Наверняка где-то в корпоративных коммуникациях с сотрудниками на предприятиях, оказавшихся под прицелом, уже успели провести параллели с годами Великой Отечественной войны.

Тогда труженики тыла под немецко-фашистскими бомбардировками стойко ковали оружие, плавили металл, давали дизельное топливо для фронта, для Победы.

Перелистывая страницы учебника истории, кто-то может впасть в соблазн и прийти к такому выводу: у людей у станка и у мартеновских печей была мотивация не смыкать очей в те трудные годы. Значит, эта мотивация имеется по умолчанию и сейчас (тем более, что иногда и завод тот же самый).

Но есть важное отличие от времен СССР – и этот нюанс является камнем преткновения для многих людей в спецовках.

Подавляющая доля российской промышленности (за исключением военно-промышленного комплекса и некоторых других стратегических предприятий) находится все-таки в частной собственности.

За последние 35 лет промышленный рабочий привык, что ему традиционно предлагается поучаствовать в рисках – например, согласиться на «заморозку» зарплаты при финансовых трудностях компании. При этом участие в прибылях традиционно воспринимается как эксклюзивное право владельцев бизнеса.

В условиях, когда мы видим серьезную эскалацию личных рисков для заводчанина, это может восприниматься как не очень справедливая формула.

По всей видимости, менеджменту придется очень внимательно вникать в «зарплатные» вопросы в это особое время.

Платой за ошибочные решения могут быть не только текучесть персонала, но и окрик от государства.

ЛОМы и обломы

Когда место, где ты работаешь, атакуют ракетой или дроном со взрывчаткой, то по-новому, очень близко возникает страх смерти, понимание конечности своего существования.

Может «накрыть» любого – независимо от должности, возраста, характера.

Человек иногда в буквальном смысле «сдувается», с трудом способен к осмысленной деятельности. У кого-то возникают панические атаки.

ВАЖНО! Очень часто в ситуации экзистенциальной угрозы «сдуваются» как раз неформальные лидеры коллектива – говоруны, активисты, люди, у которых есть решение на каждую проблему.

А ведь это те самые заводские ЛОМы (лидеры общественного мнения), с которыми привыкли работать эксперты по внутренним коммуникациям, чтобы купировать кризисную ситуацию, добавить туда нужные смыслы.

В случае с ЛОМами дело часто даже не в страхе смерти.

У них приходит осознание, что они не могут предложить какое-то решение для данной проблемы.

Например, ЛОМы привыкли уверенным голосом и наработанным ранее авторитетом за минуты переубеждать любого оппонента. А при обсуждении экстремального происшествия их тирада может вызывать гневный хор едких реплик.

Типа «А если со мной что случится, ты за меня ипотеку заплатишь?!».

Также местные активисты порой слишком заботятся о своём восприятии окружающими – и потому в буквальном смысле могут на какое-то время «исчезнуть с горизонта» – на больничный, а то и без него.

Либо могут «поплыть» и сами стать дестабилизирующим фактором, примкнув к мятущимся умам и распространяя панику в курилках.

Это надо учитывать специалистам по внутренним коммуникациям, которые по старой доброй привычке склонны бежать вручать микрофон этим самым ЛОМам – мол, те не подкачают.

Могут и подкачать.

А приглашая «зашатавшегося» ЛОМа на трибуну в такой ситуации, ты коммуникационно стреляешь себе в колено.

Он, конечно, наговорит правильные вещи для корпоративной газеты. Однако в неформальных беседах будет вести совсем другие диалоги – причем в глазах собеседников уже обладая флером эксперта и ведущего коммуникатора по «экстремальной» теме.

Так что аккуратнее с ЛОМами.

И привет «корпоративной культуре мирного времени», которая, как я уже писал, часто пасует перед новыми вызовами!

И последние станут первыми

Из собственных наблюдений: иногда устойчивость человека противоречит привычным ролям и рамкам – что тоже укладывается в определённые закономерности.

У меня в южном Ираке так однажды в буквальном смысле исчезали сотрудники и оставались «вне зоны действия сети», пока сохранялась смертельная угроза.

Напротив, удивительно хорошо могут себя показывать «скромные труженики» с развитым чувством долга. А также люди с умеренной религиозностью, которые без фанатизма.

И те, и другие тоже запросто «ловят» страх смерти, но чувство долга (будь то светского или религиозного) заставляет их ровно исполнять свои обязанности.

Занять мятущиеся умы

В «корпоративной культуре мирного времени» популярны такие способы снизить тревожность в коллективе: больше разговаривать с сотрудниками и дать людям какую-то меру контроля при помощи «мозговых штурмов» или каких-то иных инструментов по выработке решений.

ВАЖНО! В ситуациях особого времени надо взвешивать все «за» и «против»

У нас в северном Ираке, когда только начались первые полеты странных беспилотников над нашим предприятием (это было за несколько месяцев до того, как по нас стали бить ракетами), пошла волна паники.

И тогда проводились своего рода неформальные обсуждения (куда приглашались практически все желающие), что делать с этими неопознанными дронами.

Высказывались разные мысли. Работники из числа жителей окрестных деревень предлагали создать дружины, которые бы пытались отстреливать нежданных летающих визитеров – но для этого просили купить бинокли и другие приборы наблюдения (оружия у них и своего было навалом).

Один из участников рассказал про какого-то местного деда в деревне в паре десятков километров от нас, у которого со старых, еще саддамовских времен, припрятана зенитная самоходная установка советского производства (чуть ли не ЗСУ «Шилка», судя по описанию).

Работник предложил выкупить у запасливого хуторянина сей агрегат, привести в порядок и при новых налетах палить по дронам прямой наводкой.

Для чего могут быть полезны такие дискуссии?

Понять настроения людей здесь и сейчас
Позволить людям «выпустить пар» и психологически дать какую-то степень контроля над ситуацией
В нашем иракском случае надо было также чем-то занять беспокойные умы, ибо был риск, что жители окрестных деревень сами по себе будут сколачиваться в самодеятельные ватаги и палить с холмов непонятно по каким целям в попытке «защитить завод».

Могут ли подобные «мозговые штурмы» дать какую-то ценную информацию для защиты предприятия, можно ли тут придумать какой-то инновационный способ защиты?

Теоретически, наверно, да – но в нашем случае мы такого не видели.

К тому же подобного рода собрания некоторые воспринимали как площадку для самолюбования и самопиара – типа, дайте мне бинокль и много патронов, и подбитые дроны будут лететь вниз, как подстреленные перепёлки.

Более камерные совещания с участием ИТР по защите предприятия приносили гораздо большую пользу.

Но помните и о том несомненном вреде, который могут приносить подобные обсуждения…

Занять мятущиеся умы-2

Надо помнить и о том несомненном вреде, который в каких-то случае могут приносить подобного рода открытые обсуждения по принципу «открытого микрофона».

Для некоторых будет некомфортен сам факт, что обсуждение защиты предприятия ведётся группкой непрофессионалов в формате какого-то шалман-базара.
Если в коллективе даже у единиц есть паникерские настроения, то подобно рода площадки могут дать таким персонажам удобную трибуну для распространения непроверенных сведений и паники.

Когда я работал на юге Ирака десять лет назад, у нас был период с повышенным риском атак местных групп на наше месторождение. Тогда наш отдел по социальным вопросам совместно с секьюрити устраивали подобного рода информационные сессии, куда приходили все желающие из персонала месторождения.

Однажды слово взял один из экспатов, который на эмоциях начал чуть ли не пророчествовать про скорые атаки со стороны ИГИЛ* (*организация признана террористической и запрещена в РФ).

Судя по всему, на мужика повлияло незадолго до того случившееся нападение аль-Каеды* (*организация признана террористической и запрещена в РФ) на алжирское месторождение Ин-Аменас в январе 2013 года, где в числе 39 погибших иностранных заложников были лично знакомые этому иностранцу люди. Ну, и он насмотрелся новостей про зверства террористов в Ираке.

Мрачные пророчества экспато-Кассандры чуть было не внесли разброд и шатания в умы собравшихся. При этом в то время в том месте прямая атака ИГИЛ* на месторождение была маловероятна.

В другом случае во время одной из подобных сессий один из участников стал требовать, чтобы охрана лагеря носила бы свои «калашниковы» только с примкнутыми магазинами (это могло привести к инцидентам с оружием) – а также требовал, чтобы ему доложили, как часто секьюрити тренируются в стрелковом тире.

– Да чего тут огород городить?! – возможно, спросите вы, прочитав про сложность бесед с людьми после экстремальной ситуации.

Раз может прилететь по шапке за такие беседы, то и не надо их проводить!

Не факт.

Нет более питательной среды для распространения слухов (в том числе довольно безумного толка), чем группа людей в ситуации смертельной опасности – и без возможности исключить какими-то своими действиями эту опасность здесь и сейчас.

Про скрытые брожения умов надо откуда-то узнавать – и как все это надо менеджерить...

Вот и думайте.

Но об этом на следующей неделе.

(продолжение следует)

Добавить в избранное: